Утро — еще не день - Страница 30

— Вы тешите себя иллюзиями относительно моей близости к этой даме. Да, у меня был с нею короткий разговор с глазу на глаз, но…

— Для такого человека, как вы, близкие отношения с дамой — вещь нормальная, было бы желание, — говорит американец, прохаживаясь по комнате. — Женщины часто бОльшие реалистки, чем мужчины, так что вы, очевидно, сможете ее убедить. Можете даже пообещать ей что-нибудь.

— Что именно?

— Устранить Эриха, то есть Дейзи.

— Но вы же сами говорите, что Эрих вам необходим.

— О Майкл, не прикидывайтесь наивным. Обещать — это еще не означает выполнить. По крайней мере в нашей профессии нет такого правила.

— Как же ее убедить, что Райена надо привлечь любой ценой?

— Не торопитесь. Дойдем и до этого.

— А где гарантия, что Райен согласится?

Сеймур бросает на меня быстрый взгляд.

— Извечный импульс, Майкл, — это жадность. Согласно информации Франка, рыба уже готова «клюнуть».

— Франк говорит «через месяц-два».

— А почему «через месяц-два»? Потому что Райен надеется к тому времени избавиться от Томаса и заключить сделку сам.

— Значит, он будет ждать.

— Но он же не знает, что речь идет об одном и том же клиенте и об одном и том же гешефте. Надо, чтоб у него сложилось впечатление, что это срочное дело, неожиданная возможность провернуть быстрое и прибыльное дельце.

— Не вижу никакой гарантии, что он ухватился за это дело.

— Гарантии в самом деле нет. Но, прежде чем решить, взяться за это дело или нет, он проведет проверку, а это вынудит его встретиться с вами. Не забывайте, что для вас важнее встреча, чем соглашение. От гешефта не отказываются без веских причин, особенно когда его предлагает ваш помощник по службе.

— Возможно, вы правы.

— Что ж, в таком случае мы можем перейти к деталям.

Когда наконец все обсуждено и уточнено до мельчайших подробностей, на улице уже темно, мы сидим в полутьме. Только маленькая настольная лампа на буфете излучает бледно-синий свет. В большом окне на фоне темно-фиолетового ночного неба четко вырисовывается кафедральный собор, освещенный прожекторами. Американец замер около окна; кажется, он разглядывает собор, ибо внезапно спрашивает:

— Что вам напоминает эта громадина?

— Корабль.

— Вы не оригинальны. Он и построен так, чтобы напоминать корабль.

— Так почему он должен напоминать мне что-то иное?

— Кое-кто видит в нем окаменевший порыв. Извечный порыв человека подняться над собой.

— Может, и так. Я не очень в этом разбираюсь. Во всяком случае, сооружено крепко. Если он столько выстоял…

— Да, словно огромный зуб, что прогнил с течением времени и его непрестанно укрепляют — пломбируют. Непрестанно! И в этом также порыв, только напрасный, ибо невозможно избежать разрушительной силы времени. — Он на минуту умолкает, потом продолжает дальше, будто говоря сам себе: — Все гниет, распадается, превращается в пепел и пыль…

— А вы нисколько не изменились, — замечаю я. — Ваши размышления, как и когда-то, напоминают мне надгробную речь, что началась когда-то давно и продолжается безгранично долго.

— Зато вы совершенно безразличны к раздумьям, — бурчит Сеймур. — Вам все понятно. Вы человек благородных чувств. А благородные чувства предназначены для благородных призывов — отечество, класс и тому подобное.

— Вы возвращаетесь к очень давнему разговору, — говорю я, зевая. — Собственно, что вас больше раздражает: то, что я чему-то предан, или то, что вам самому не за что ухватиться?

— Меня раздражает ваша наивная вера, будто правда на вашей стороне, — спокойно отвечает американец.

— Разве я виноват, если правда действительно на нашей стороне?

— Вы как дети, — снисходительно ворчит Сеймур. — Хорошо, допустим, что правда на вашей стороне. Только какая польза от этого, если вместе с нами, грешниками, погибнете и вы, праведники, а после нас уже не останется никого, чтоб рассудить — кто был прав, а кто — нет?

— Снова надгробная речь, — говорю я.

— Мы с вами словно те два козла, что стоят один против другого на узеньком мостике, столкнувшись лбами. Каждый нажимает, чтоб сбросить другого в бездну, не думая, что, если до этого дойдет, пропасть поглотит их обоих.

— Не обязательно обоих.

— Вот, вот: «Не обязательно обоих», — повторяет американец, подходя к столу, чтоб загасить окурок. — Ваша логика такая же, как у того козла. Вы не позволяете допустить даже как гипотезу разумную мысль о том, что следует хоть немного отступить и дать возможность пройти другому, чтоб он освободил вам дорогу.

— Отступите вы.

— Так, так, козлиная логика.

— А почему не логика истории?

Сеймур сидит напротив меня, я плохо вижу его лицо, зато чувствую, что он заслонил от меня вентилятор.

— В отличие от ваших козлов, — говорю я, — мы с вами каждый раз расходимся. Хочу лишь напомнить, что мы не исключаем разумного компромисса и не раз это доказывали.

— О, «разумный компромисс»! Делаешь вид, будто делаешь шаг назад, чтоб занять более удобную позицию.

Он умолкает, смотрит на меня и замечает:

— А вы не пьете.

— И вы тоже не пьете.

— Когда темно и не видно напитка, у меня такое чувство, словно он утратил вкус.

— Тогда включите большую лампу.

— Оставьте, это сделает Мод.

— Пожалуйста, — говорит дама, которая только что вошла, и комната освещается.

Мод бросает сумку на стул, а сама садится на другой.

— Не могли нигде найти Сандру и решили ждать около ее квартиры. Она только что возвратилась.

— Довольно о том, что было, — ворчит Сеймур. — Скажите, что будет.